– Спасибо. Действительно надо посмотреть геральдические знаки. Почему то, эта мысль мне в голову не приходила. Больше вопросов нет. Позвольте завтра преступить к делу. Посмотрим, что из этого получиться, – ответил Евграф и встав вместе с Петром, удалился.

Перед убытием из жандармского управления, они встретились с офицером и познакомились. Договорились каким образом будет распространена информация об освобождении Емельяна Майлова и его жены. Для распространения информации применялись все негласные агенты жандармского управления, которые в ночь и с утра должны были данную историю о невиновности Майлова и его общественной жены распространить через дворников, нищих, базарных баб, знакомых лавочников и всех сплетников Тулы. К обеду следующего дня эта история должна была стать достоянием широкого круга обывателей. По поводу загадочной Нины, особо нового узнать ничего не удалось. Офицер сообщил, что обратилась к нему некая Нина сама. Предложила услуги, какой-то личный интерес у неё был к трактирщику. Её интерес совпал с интересом жандармского управления, вот и всё. Задача была выполнена, более интереса в ней не было. Поэтому уже более недели с ней никто не общался и чем она занимается не известно. Офицер обещал навести справки к исходу следующего дня. Обсудив систему охраны и наблюдения за Майловым и его женой, которую предстояло обеспечить на следующий день все распрощались. Евграф и Пётр убыли из жандармского управления по квартирам. Вначале Тулин заехал к Бобринским на Пятницкую, где они выпили чаю в обществе Ольги Владимировны и посудачили о новостях, рассказав ей о своих достижениях в расследовании дела по розыску украденных коней. Уже перед самим уходом от них, когда сыщик стоял на пороге к выходу, раздался стук в дверь квартиры. Тулин с удивлением открыл входную дверь и увидел стоящую, на площадке перед ней, Марфу-травницу из Прилеп. Ему показалось, что она могла слышать последнее общение с Петром. Он, уходя как раз обсуждал каким образом завтра они проведут день и в каком месте лучше встретиться на улице Ушкинской. Марфа не давая опомнится, затарахтела: «Ой, как хорошо ваше благородие, что увидела вас здесь. Как поимка этих преступников, не нашли ещё? Изверги таких коней украли. Мы всем селом переживаем! Горюем, голову жалко! Так жалко, что каждый вечер плачем!»

– Пока нет Марфа, ничего нового. А что вы здесь делаете поздно вечером? – уточнил сыщик.

– Как что барин? Обещала я зайти к графине. Мёда ей Прилепского привезти. Вот возвращаюсь с торговли, травы развозила по домам. Была у дворян Мещеряковых, мещан Рандиных, купца Прокопова и к ней, голубушке, решила заглянуть. Мёда вот привезла, – ответила Марфа и показала горшок с мёдом.

– Ну хорошо Марфа, я к вам наведаюсь возможно на днях. Кое-что хотел бы у вас уточнить? – сказал сыщик, понимая, что разговор о её прошлой жизни сейчас не к чему.

– Жду барин, Ольгу Владимировну тоже приглашайте. У нас теперича уже тепло совсем. Гулять одно удовольствие, а я пирогов напеку. Только знать бы, когда будите. Пришлите весточку, заранее. А я уж подготовлюсь, не подведу, – ответила разбитная баба.

Разговор с ней должен был быть длинным. А в данный момент кроме старой истории о её нищенстве, да смутных претензий к её дочери, он больше предъявить ей ничего и не мог. Откланявшись, Евграф прибыл к себе в гостевую квартиру и с удовольствием лёг спать. Предыдущие дни были весьма тяжёлыми и сложными.

Глава 19 Неизвестные странники

На берегу речушки Проня, что протекает на границе Тульской и Рязанской губернии, находилась небольшая ватажка людей. Состояла она из трёх плохо одетых и не стриженых мужичков хитрого и загадочного вида. Их лица имели, двойное выражение. С одной стороны, крестьянской непосредственности, а с другой, природной хитрости, свойственной Поволжским народностям. Одежда отличалась крестьянской простотой и особенностями той местности, в которой они проживали. Так как зима ещё не полностью оставила землю, поверх лёгкой одежды на них были надеты сезонные чапаны, полностью расстёгнутые из-за тепла, которое приходило вместе с весенним солнцем. Недалеко от места их размещения лежали три тулупа с отрезной талией, что говорило о том, что проживают они вдали от дома давно, коль имели запас и зимней одежды. Там же лежали и шапки ушанки. Под чапанами имелись, вышитые узором по вороту и вырезу для одевания, рубахи на выпуск, называемые у них панарами и штаны, понкст. Все трое были подпоясаны кушаками с бляшками из бронзы. Фигуры странников, благодаря опущенным плечам и длинным рукам, говорили об изнурительном, постоянном труде. Двое были бородаты, а один из них бороды не имел, по причине молодости и неполной мужской зрелости. Находились они в полуразвалившейся хиленькой избёнке, скрытой зарослями от чужих глаз. Сквозь щели стен лился дневной свет, окна были обтянуты непонятным тряпьём, пол был земляным, а печь отсутствовала. Дверь избы, исполненная из тонких обрубков деревцев, была открыта, на столе стоял котелок только что сваренной ухи из рыбы, пойманной в местной речушке. Лежал хлеб, наломанный кусками, порезанное сало, солёная капуста и огурцы. На столе находился большой штоф корчмы, называемый в народе восьмериком.[71] Публика отдыхала, наслаждаясь наступающей весной и теплым уже не зимним солнцем, а так же обмывала удачное дело. Рядом с избой паслись трое стреноженных коней, прыгая с места на место. Их было отлично видно из избы. Мужички, занимаясь своими делами, часто поглядывали на животных, с аппетитом поедавших только появившуюся травку.

– Как ты думаешь, рассуждаешь, дуган-приятель Урас, они нас догонят или кони будут наши навсегда? Если наши, то я своего продавать не буду. У меня свадьба скоро. Своей жизнью буду жить, от бати отделюсь. Аля-отец разрешил свою семью завести, по возрасту уже положено. Своя семья появится, придётся о жене и детях думать. В хозяйстве конь завсегда нужен. А вы сколько денег заработаете на продаже своих? Куда потратите? – спросил, один из мужичков, самый молодой, сидящий на обрубке дерева валяющегося в избе, у другого товарища.

– Ты, дуган Ямаш, не только о своих, но уже о чужих деньгах думаешь, мучаешься. Тысяч десять возьмём с каждого коня, не меньше. Своего оставь, коль тебе нужен. А нам кони не нужны, мы сезонные. Один сезон в Туле промышляли, другой, до этого, в Рязани. В родные края прибудем, недельку по хозяйству посмотрим и сразу в Тамбов. Там уже ждут. Лето, весь год кормит, сам знаешь, – ответил Урас.

– Долго нам ещё здесь рыбу ловить ожидаючи? Как ты думаешь, когда дальше в дорогу? – не успокаивался молодой Ямаш.

– Когда обратно – пока неясно, «городские» приедут, всё и расскажут. Договор-то какой? Стать на этом месте на ночёвку и сутки жить, ждать, а если никто из них не прибудет, тогда следовать в родные края. Что, скучаешь по родной стороне?

– Да, Урас, на чужой сторонушке и летом холодно! Якшамава и Якшаматя, вдали от дома, больше власть свою показывают.[72] Больше человека мучают, а дома Кудава[73] завсегда помогает, дома и зимой тепло, – улыбаясь ответил весёлый Ямаш.

– Скоро будем дома. Если Шкая[74] поможет, да Идемявозь[75] не помешает, то всё будет удачно. Так как мы хотим. Приедем, домашние будут рады нашей удаче, – ответил Урас, заканчивая последние приготовления на столе, сбитом из обрубков тонких стволов дерева, таких же, как и дверь.

– А что Урас, мы всё как договаривались и выполнили перед «городскими»? Странные они какие-то, непонятные. В первый раз с такими чудаками встречаюсь. Ты как считаешь? – спросил разговорчивый Ямаш.

– Конечно, всё выполнили. Разговор и договор-то какой был? Мы забираем коней, на повороте. Потом ночуем там, где они нас поселили. Ждем их до утра, ежели они не приходят до рассвета, по утру идем конно на Рязань. На речке Проне останавливаемся в определённом месте, где нам указано, вот в этой избёнке. Ждем их обоих. Если они не прибывают и на речку, в течении суток,